Я уезжаю навсегда, и вообще все всегда уезжают навсегда. Вернуться невозможно - вместо нас всегда возвращается кто-то другой... Андэ Пу

Не плакать, плакать нельзя, хотя хочется. А нельзя хотя бы потому, что потечет тушь, и вообще глаза опухнут нафиг. Поэтому я держусь. Очень крепко и цепко за что-то... За что, наверное, сама не знаю. Пора прощаться, как всегда пора прощаться. Ненавижу это действие, всегда не хватает слов, хочется много чего сказать или сделать там что-то правильное... А все получается немного в спешке и неуклюже. Смотришь на людей и надеешься, что тебя понимают, а сказать ни черта не выходит. Проводник машет рукой:

Вхожу... Выходят… Прилипаю к стеклу, оно холодное и грязное... но мне, в общем-то, плевать. Хочется взять вещи и выбежать обратно на скучный перрон, и что бы все улыбнулись...

За окном мне делают знаки, машут руками и что-то пытаются до меня донести, ни хрена не понимаю. Но улыбаюсь, а улыбаюсь, потому что слезы подступают так близко, что сдержать их уже становиться невозможно... Поезд тихонько трогается, и их уже не вижу, только темноту за окном, с редкими вспышками фонарей. Иду. Сажусь к себе на место. Два толстых мужика пьют Очаковское пиво и тяжело дышат, им жарко, они пьяные... А я вот не пьяная, у меня бодун, и руки трясутся, а еще в глазах слезы... Но я все еще держусь, зачем им всем видеть, «... с кем распрощалась я, вас не касается...». Достаю книжку, за полчаса дочитываю книжку... Тяжело... Беру газету, за сорок минут прочитываю всю газету, узнаю какие ломбарды более надежны и что Дэвиду Боуи понравилось петь с Трентом Резнором... Тяжело... Иду курить, стою на холоде, тупо пялюсь в окно... Холодно и все равно тяжело... Примащиваюсь в своем кресле, надо поспать, наверное, надо поспать... Пытаюсь заснуть. Но воспоминания фиг дадут поспать, когда они решили повеселиться... Голову наполняют фразы, отдельные слова, сказанные за эти три дня... Но я настырная, я засыпаю, снов не вижу, только удушливая теплая темнота вокруг... Толстому мужику приспичивает в туалет... ну, что же - пиво... это понятно, он пробирается кряхтя и наступает мне на ногу, я возмущенная просыпаюсь, а он, слонище, и не заметил даже. Два часа до прибытия в родной город, а вот взять бы дрезину и махнуть обратно... но нельзя... очень мало кто в нашем мире может что-то за себя решать... все уже решено за нас еще с рождения... Слушаю плеер... надоело... пойду покурю... покурила... хочется есть, иду в вагон ресторан, вижу что, овощной салат стоит 56 рублей... ухожу из вагона-ресторана... По коридору идет педиковатого вида юноша с корзиной и хорошо поставленным голосом воет:

Сорок минут до прибытия, я выхожу покурить... смотрю в окно... и расстраиваюсь... Что же за дерьмо такое, когда возвращаешься домой, а чувство - как на каторгу? Когда возвращаешься в город, в котором вырос, в твой город и так нестерпимо рвешься обратно? И тут на ум приходят слова «Вместо нас всегда возвращается кто-то другой»... Меня прорывает, слезы уже неудержимым потоком катятся по щекам. Я не вернусь в Питер... и мне уже никогда не вернуться в Москву.... Так что же получается? Я есть только тут, в скором поезде, плачущая перед грязным окном, я есть только тут, со своими воспоминаниями и размазанной тушью в холодном прокуренном тамбуре? Только тут... между Питером и Москвой... Только тут... и, наверное, нигде конкретно...

22-55. Московский вокзал в Ленинграде  Поезд остановился, кто-то другой вышел на перрон. Кто-то, кто ни разу здесь не был, для кого все здесь чужое...

Леди Саломия

Первоначально обнаружено здесь - frei.ru/golos/museum/Legend/Salomia.htm - сейчас в Сети не встречается